школьных времён

универских времён

дочупье, чупье и послечупье

Мышка

…Небо было слишком чистым. Яркое такое, синее, даже глазам больно. Видать, потрудились небесные дворники своими метлами ради такого дня. Сказать бы спасибо, да слова не идут.

У нас в деревне в такую погоду всегда было море слепней. Вот так, когда солнце прокаливает и без того сухую дорожную пыль, когда листья на деревьях уже буреют от жары, когда небо такое. Камни теплые. Река совсем рядом: окунись в прохладу, смой с тела пыль, ложись на воду и смотри в небо. И слепни, до того облеплявшие твою спину, как пчелы – спину пчеловода, да убоятся воды и улетят…

Нет реки. И слепней нету. Только жара, пыль, солнце… И небо. Небо. Чего же ты смотришь на нас? Чего видишь?

- Мышка, - тихий голос со спины, - пойдем. Все уже…

Сергей Васильевич стоял в проеме двери без собственно двери, и смотрел на меня. Я вернулась с небес на грешну землю. Мимоходом пожалела об этом. Хорошо тем, кто уже там. Да только кому я нужна на небе…

Он всегда звал меня Мышкой. Только он, больше я никому не позволяла. Я никогда не была забитой, а уж тут, в мире выживания, и вовсе ожила. Максимум злобная крыса, но уж никак не мышка. ЗМейчик, однажды решивший подразнить слабую девушку, потом неделю с удивлением потирал синяки и качал головой, и называл меня только по имени. Полностью. Виктория. Проникся, видать, победой…

Вот только Сергею Васильевичу можно было позволить и большее. Хороший он мужик. Правильный. Нам повезло, он смог заставить нас вернуться. Он всех нас вытащил, собрал, помог выжить. Похоже, он просто хотел жить, вопреки рухнувшему миру, несмотря на погибшую семью, когда все отказались. И своим делом он выбрал помогать другим.

Наверное, он не был добрым. Он выбирал нас, щенков более породистых среди прочих дворняг, покрепче, посильнее психикой, желающих жить, как и он. Он не предлагал нам восстанавливать этот мир, не кормил утопиями. Просто предлагал жить. За ним тянулись, чувствуя лидера. И одиночки, и компании. Он врачевал тела и души. Нашел, видать, свое призвание. Вот так вот, а без катастрофы и не нашел бы…

Меня лично он подобрал на улице. Потом рассказывал, как я сидела на бордюрном камне рядом с каким-то разрушенным домом и сосредоточенно рассматривала свои ногти одной из рук. В другой своей руке я держала чужую. Одну руку, без туловища. Наверное, взрывом оторвало, а я подобрала. Или еще как. Я не помню. И хорошо, что не помню.

Нас теперь было человек тридцать (точнее, 35,5 – Л`юпин так и не начал ходить, позвоночник…). И уже месяц как мы пытались выжить в этом остатке здания, бывшей Московской школе № 59. Жара. Июль. Только мух нет, и слепней тоже. Хорошо.

- Сергей Васильевич…

- Решили. Как и собирались. Никто не был против.

- Вы набрали хороших людей.

- Я набрал обреченных людей. Им нечего терять.

Дня три назад стало ясно – дальше здесь оставаться нельзя. Дело даже не в городе, которого бежало все, только не люди и… Тени. Нет, даже с тенями научились справляться. Причина была проще – сломался водопровод. Или не сломался, вода просто исчезла. Отовсюду сразу, чтобы обидно не было.

Уходить. Но куда?

И тут главарь вновь показал себя. «Убежище», - сказал он. – «Я знаю, где. На тридцать человек – это предел. Иначе там перегрыземся. Остальные…» «Община» согласилась. Остальные остаются. В первую же ночь оставшимся придется пообщаться с тенями. По опыту прошлых месяцев мы знали: шесть человек не справятся. Никак.

Знал ли Сергей Васильевич, зачем оставляет в группе полумертвого Л`юпина? Вряд ли. Так или иначе, только Л`юпин имел право это сказать.

- Брось, начальник, добей… Не оставляй живоглотам ночным. Все легче будет. Кому-то придется. Самостоятельно я не смогу, сам видишь…

Нас мало. Мы обычные люди. Только мы обречены.

В бывшем классе школы было душно, несмотря на распахнутые настежь окна. За партами сидели взрослые люди и учились жизни. Хотя еще три дня назад они думали, что пережили уже все возможное.

Тихо – голос Сергея Васильевича: «Останьтесь… Может, еще…»

И головы опущены: «Нет, не сможем. Добей…»

«Я не приказываю и не прошу. О таком нельзя.»

«Мы выберем шесть человек.»

«Это должны быть добровольцы. И только шесть. Ни человеком больше. Если будем жалеть друг друга, здесь останутся все тридцать шесть. Не для того я вас собирал. Мы… или вы, должны жить.»

«Ты нужен группе. Останутся другие.»

Кто?..

Молчаливый вопрос в глазах всех.

Кто?

Мы все хотим жить.

Нам всем нечего терять.

Мы все умеем жертвовать собой ради группы.

Сергей Васильевич знал, кого выбирал.

Мы обречены.

Почему бы не я? Может, я?

Неожиданно встал мужчина с одной из самых дальних парт. Грузный, мрачный, всегда молчаливый, никому не знакомый. Я даже не знала его имени. Кажется, у него дочка погибла, он после этого почти и не жил. Сильный, в себе до умопомешательства и от того безрассудно храбрый, он исправно бил ночные тени, ел пайку и молчал. Всегда молчал. Вот и сейчас одно слово.

- Я.

Как будто выстрел заранее.

И он отошел к кровати Л`юпина.

Сразу за ним поднялась тихая хрупкая девушка, кажется, ее звали Маша. Вот уж кого бы звать мышкой! Незаметная, но всегда приветливая, грустная, казалось, она горе каждого оплакала вместе с человеком, как свое личное. Всегда помогала мне посуду помыть, комнату прибрать, а я даже не уверена, что ее Машей зовут. И ведь… Зачем она? Хотя кто хуже? Все мы уникальны, все мы нужны. Вот только все равно кому-то идти.

Она ничего не сказала. Только встала рядом с мужиком и взяла его за руку. И тут я поняла – жалеет она его. Понимает. Как бы вместо дочки, чтобы идти легче было. Исстрадалось сердце, покоя жаждет. Не зря – обнял ее мужик, вместе встали рядом с Л`юпином. О чем я думаю? Им умирать…

Следующим, кряхтя и держась картинно за поясницу, поднялся дед Василий.

- Эх, мне ли в мои годы костлявой бояться! Возьмите и меня, что ли, в вашу компанию…

Дед Василий весело подмигнул левым глазом и похромал к остальным. Ведь давно нога зажила, а он все хромает…

Защемило сердце – какой он дед! От силы лет пятьдесят мужику, да только горе всех старит. Волосы совсем седые, ножом тупым обрезаны, до сих пор неровные края не отросли, создавая комичное впечатление. Он, как мог, поддерживал это впечатление, балагурил, смеялся, боль прятал. Не совсем спрятал, видать… Смешной был… Уже почти был. На каждой стене «здесь был Вася» писал. Со мной спорил о достоинствах методик определения кальция в водоемах. Все хотел состав нашей теперешней воды определить, говорил – в ней все дело…

Пауза затягивалась. Кончились добровольцы, видать. «Сейчас назначим добровольцев…» - как говорила наша учительница по математике в 9 классе. Но не назначит никого Сергей Васильевич, не может он назначить, смотрит только больными глазами, и не рад сам своему предложению, и не отменишь…

Не выдержала. Опустила голову, разглядываю ногти, не хочу умирать. Вдруг выживем, новую жизнь увидим… Мучительно…

Задумалась, пропустила момент, когда следующий встал. Лишь обернулась на звук, и уже вижу. Что ж ты так… Выражение вечного нахальства сменилось на лице ЗМейчика испугом. Губы его дрожали, и он никак не мог заставить себя улыбнуться. Только нервно озирался по сторонам, заглядывал в лица. Правильно ли сделал, не ошибся ли в чем? А что, собственно, сделал-то?

Ползет что-то по нижней губе… Бог мой, да это же кровь! Губу себе прокусила до крови, дурочка… ЗМейчик, зачем же ты так? Смелый, здоровый, веселый парень, всех задирал, никого не жалел...

Все мы обреченные.

- А что, я, хуже всех, что ли? И меня, и меня к вам!

Никто не улыбнулся. Никто не стал замечать его дрожащих губ и чуть заметной слезинки. Иди, ЗМейчик, иди, не дай себя пожалеть, нам надо завершить дело. Ну, кто же следующий?

Вторая пауза была заметно длиннее. Вот уже Сергей Васильевич обводит последний раз взглядом оставшихся, вот уже готов отменить все это, забыть о решении… Может, оно и к лучшему. Смотрю на ногти, ну же, говори! Я хочу жить! Говори!

Легкий шелест воздуха рядом. Как в игре в мафию слышишь звук поднимаемой руки сидящего рядом человека, хотя глаза и закрыты.

Нет. Нет! Броситься на него, закрыть собой, не дать встать, повиснуть на поднимающейся руке! Не дать сказать проклятое слово!!!

Сижу, окаменев. Думала, сердца уже нету, а вот… Сдавилось стальной рукавицей, растолклось в кашицу, ушло в вакуум, а все давит и давит. Нельзя уже удержать. Нельзя. Уже ничего нельзя.

Сижу, окаменев. Не моргаю, веки присохли, как плакать забыла, губу снова закусила, боли не чувствую. Вижу – смотрят не на него. На меня смотрят. Как себя поведу? Жалеют, понимают, сволочи! Почему никто из вас не встал? Почему я не встала?! Дура! Уже нельзя. Шесть человек. Договор был, вожак стаи все истерики пресечет. Ему не в первый раз. Нет. Нет.

Сошлись мы с ним на одном голом желании жить. Понимали – не выкарабкаться иначе. Все родных и близких потеряли – так надо новых искать. Тут же, рядом с собой. А когда заплакала снова, а он утешить подошел… Нашла, значит. Уткнулась в свитер, горьким дымом пропахший, как его прошлое, как мое прошлое, да и у кого у нас прошлое слаще?

А то, что с тех пор одна не спала – так на том и жила. Другие нашему примеру последовали. Смеялись – будем людскую популяцию восстанавливать. Я так ребенка хотела…

Почему вы не встали? Почему я не встала? Почему он?!

Вечно хмурый, он улыбался только наедине со мной…

Смело стоит, на меня не смотрит, тверды слова как камень:

- Я следующий. И последний.

Подчеркнул. Не встать мне. Не пойти рядом. Ой, рад он этому, хочет, чтобы жила я. А меня и не спросил. Тверды слова, да губы твои дрожат. И руки чуть заметно. Нелегко идти на смерть, от новой жизни отказавшись. Дрожат губы, дрожат руки…

Твои губы, руки твои! Господи, за что караешь?!..

Смотрят на меня. Не поднимаю глаз. Кровь с подбородка утираю. Как плакать забыла. Ослепла, оглохла. Все равно умру. Даже не надейся. Я все равно умру. Нельзя человеку два раза за жизнь так терять.

- Мышка…

Поднимаю голову. Да, Сергей Васильевич. Не ответить мне вам – губы кровью склеены. Не кивнуть головой – мышцы все судорогой свело. Не взглянуть в глаза – стыд великий. Почему не я?!

- Мышка…

А у меня перед глазами – картина. Мышки белые прыгают, мечутся по клетке. Это объект для изучения изотопов. Каждой мышке введено определенное количество изотопа ¹⁴С. А сколько его в печени окажется?

Время пришло, мышки, отдавайте печень. Берем одну за хвостик…

Отдавайте свою печень, Васька, Машка, ЗМейчик… И ты тоже, милый…

- У нас есть шесть добровольцев. Не будем тянуть. Вы сами?..

Дед Василий чуть усмехнулся:

- Старым ружьем? Не смешите мои белые тапочки! Мы люди, у нас инстинкт самосохранения, даже сейчас… Вы уж, пожалуйста…

- Тогда я?

Зачем ты снова говоришь? Снова твой голос. Ты всегда прав. Ты всегда знаешь, что правильно.

- Подождите, Сергей Васильевич. Вам нельзя. Вам придется руководить дальше. Если Вас осудят потом, и кровь наша будет на Вас… Думаю, никому не хочется бунта в будущем? Должен кто-то еще.

- Ну что ж… Это здраво. Кто?

Тишина щедро изливала на нас свою благодать. Отступать некуда. Смертникам нельзя возвращаться назад. Кому-то надо.

Но молчание, отводят глаза. Никто не хочет. Мы правильно подобраны, мы умеем жертвовать собой, но не можем убивать своих. Друзей.

А у меня перед глазами мышка прыгает. Белая. По ванночке с воском, на которой вскрывают. А рука ее за хвостик держит. Не убежать тебе, мышка, прыгай не прыгай. Вот и тупой конец скальпеля занесен. Надо голову прижать…

- Ну же… Кто-то должен это сделать…

Молчит, тупо глядя в пространство, мужик. Уткнулась в его плечо Маша. Вздыхает, качая головой, дед Василий. Закрыл глаза, шумно дышит Люпин. Что-то торопливо шепчет ЗМейчик, уж не молитву ли? И не смотрит на меня мой милый. А я смотрю прямо на него.

А перед глазами у меня мышка дергается, на ванночке с воском. Белая. Прижать голову, сильнее! Вырвалась, увернулась, пищит… Еще раз, занести скальпель, ударить, прижать! Опять вырывается, дергается, бессильно кусает меня за палец… Еще раз, прижать, сильнее! Резкий рывок за основание хвоста!..

Сломаны позвонки, она уже ничего не чувствует. Дрожат трогательные лапки в последних конвульсиях… Или это дрожат мои руки? Как же похожи мышиные лапки на человеческие руки! Как же похожи мы с тобой, мышка…

Я тогда убила. Какое уж тут удовольствие! Просто кому-то надо было.

Просто кому-то надо…

Взгляд Сергея Васильевича жалок. Не закончить дело, не завершить начатое, не смочь…

- Я… - хриплый голос, не мой, слова комками манной каши в горле, - я… это… сделаю…

Удивление в их глазах. Не понимаете, как я буду убивать его? Очень просто.

- Только одно. Я тоже не буду жить. Убьете меня сами, Сергей Васильевич. В вину это Вам не станет, наоборот, собственными руками убийцу убрали. И еще одно… Я совсем стрелять не умею, научите, ладно?..

Молчание, едва ли не дольше всех предыдущих. Но вам некуда отступать. После молчания голос Сергея Васильевича сух и бесцветен.

- Хорошо. Начинаем, нечего людей томить. Мы… Вика, у нас почти нет патронов. Тренироваться не дам. Стрелять будешь сразу на поражение.

Кого же я напоминала тебе, вожак человеческой стаи? Неужто дочку твою, мышку белую, что под развалинами осталась? Ничего, я уже убивала мышек, это не страшно. Ты сможешь, я знаю. Ты очень сильный, но ты ведь не в силах изменить свои правила. Я все-таки обманула вас всех…

Первую мышку было сложнее всего убить, у меня только с третьего раза вышло, она все вырывалась. Жить хотела, наверное.

Голос Сергея Васильевича жесток, суров, даже груб.

- Так держишь, сюда нажимаешь. Целься в голову, иначе…

Л`юпин закрыл глаза, слушает обсуждение наше. Я бы не смогла, наверное. Мне будет легче.

- Поняла? Ну, не томи. Давай.

Целюсь, нажимаю. Услышал щелчок Л`юпин, дернул головой, вскользь прошла пуля, хлещет кровь…

- Еще раз!

Хватаю ружье, целюсь, стреляю. Дым, грохот, лицо, залитое кровью, глаза открытые и ужас, и боль в них.

- Еще!!!

Нет! Не могу!

- Стреляй!

Хватаю ружье, стреляю. Зажмуриваюсь. Ружье на песок из ослабевших рук. Нет, сознания не теряю. Убить – не страшно. Но эти глаза, глаза его, и боль в них, и мольба, и боль, боль, мною сделанная, запредельная, не для человека! Не выдержать такое человеку!

- Ну, все уже, все…

Оказывается, я плачу, а Сергей Васильевич держит меня за плечи, и смотрит в лицо, и голос его снова мягок.

- Ты молодец, у тебя все хорошо получилось. Умница. Он уже мертвый, ему уже хорошо, ему уже не больно. Все хорошо. Ну, не плачь, не плачь…

Чего уж тут плакать? Сажусь на теплый камень, сама перезаряжаю ружье, как научили. Сергей Васильевич уходит. Тело уносят. На меня смотрят ободряюще. Спасибо, могли бы ведь и с презрением, с ненавистью. Он их друг, все-таки…

Закрываю глаза. Не могу видеть кровь. Скоро все закончится.

- Девочка… Ты, это… Давай, стреляй…

Открываю глаза. Он стоит прямо передо мной, и стена за его спиной, кирпич красный, как в фильмах старых, где бежать некуда. И взгляд его теряется в пространстве. Он уже давно мертв, этот крепкий мужик передо мной, он сгорел вместе с семьей еще тогда. Он уже мертв. Его легко убить.

- Стреляй…

Прыгает белая мышка перед глазами, цепляется коготками за воск. Ее надо успокоить, погладить скальпелем… Успокоилась, сидит смирно. Резкий взмах, удар – голова прижата. Рывок за хвост – не бегать тебе больше, мышка. Все очень просто, вторая всегда легче.

Мертвых не страшно убивать. Стреляй, Мышка!

Целюсь в лицо. Ружье слишком тяжелое для меня, оно прыгает в руках, не хочет держаться ровно. Думать нельзя. Отвлечься! Стреляю. Совсем не страшно. Он так и падает с открытыми глазами, с пустым взглядом.

Только раньше крови не было. А теперь есть. Не видны красные брызги на красной стене. Пыль, эта пыль, теперь тяжелая, темная, кровь впитавшая. И это небо, и его глаза смотрят туда. Ни облачка, ни одного. Это небо пусто, пусто!..

Смена декораций. Мышка перед глазами, только серенькая на этот раз. Тихая девочка, дрожит, за стену сзади хватается, в лужу крови каблучком наступила – не видит. Но глаза не закрывает, смотрит на меня. Что, милая, нету теперь руки того, за кем на смерть пошла. Одной придется… Я ведь тоже боюсь. А ты не бойся, сейчас, уже сейчас…

Смотрит девочка, страх в серых глазах, небо пустое, жара. Запах крови…

Ожесточенно вскидываю ружье, целюсь… Нет, не могу! Страшно ей. Не могу! Не опускать! Забыть! Нет!!!

Кровь, опять кровь… Плечо болит. Очевидно, отдача каждый раз была, а я не замечала. Больно. Боль, но… У тебя не осталось глаз, девочка. Негде больше страху селиться. Нечему в пустое небо смотреть. Значит, ты уже не боишься.

Нельзя плакать. Нельзя жалеть их, нельзя жалеть себя. После, все после…

- Ты, милочка, не боись! Целься, значить, прямо в голову мою, все равно она пустая. Давай, не томи старика, заждались меня на том облачке. Да ты разговоры наши-то не вспоминай! Просто стреляй, и все. Давай.

Смотрит на меня. Глаза умные, живые, мимика… Что, дед Василий, тебе, кажись, и вправду умирать не страшно… А может и нет. Ну почему я, почему я?! Потому что не захотела остаться одна здесь, без него, в этом рухнувшем мире?.. Дура, дура, ну почему?!!

Прыгай, мышка, прыгай. Кусай палача за палец. Мечись в последнем усилии… Не ослабеет рука, не отпустит тебя. Быть тебе, мышка, готовым препаратом.

Ну почему нет мух, почему нет мух, здесь же столько крови, здесь целые реки крови, все для вас! Смотри, слепое небо! Что смотришь? Что видишь?!! Кровь на моих руках. И на щеке солоно – что вы, это не слезы, это просто кровь.

Выстрелить – это очень просто. В этом нет ничего сложного. Совсем не сложно. Вот был человек…

О чем это я? Забыть.

Выстрел.

Наверное…

Еще один – очень боюсь промахнуться.

Все.

А ты, ЗМейчик, глупый парень, зачем ты на это пошел? Ты ведь боишься, ты готов развернуться и бежать отсюда, куда глаза глядят. Но ты ждешь…

Зачем?

- Я… Я знал, что ты… ты тоже… Я не хотел… Вика, я за тебя… Вика, не… Ну же!

Стреляю, не задумываясь. Это милосердие.

А вот теперь…

Почему ты не мечешься, мышка? Почему замерла под занесенным ножом? Зачем обернулась? Зачем смотришь мне в глаза, тварь бессловесная, ты же не можешь понимать! Не смотри на меня так! Откуда у тебя это мудрый взгляд? Бесконечно мудрый взгляд, взгляд Бога…

- Милая моя…

Падает ружье. В пыль.

Милый мой, что же нас так?..

Мы стояли среди пыли, под пустым небом, и он обнимал меня, а я думала, что люблю его, и никого больше так никогда…

Он гладил меня по волосам, он шептал:

- Все хорошо, все будет хорошо. Мы вместе пойдем, я тебя чуть-чуть подожду, и вместе на небо пойдем. А там уж ничего плохого быть не может…

И так хотелось верить его словам. Так…

Но я знала – не быть нам больше вместе. Ты уж иди, а мне на небе места нет. Да и под землю не примут. Куда податься? Без любви, без надежды...

Нас не торопили. Понимали. И я понимала.

Как стреляла – не помню. Как он падал – помню. Как умер. Быстро.

И я осталась одна.

Я подняла глаза.

- Сергей Васильевич… - так и звала его до конца по имени-отчеству.

- Да,… - кажется, он хотел добавить «Мышка», как всегда меня называл, или «Вика», так мягко прозвучало его «да».

Раздумал. Понял – нельзя меня сейчас жалеть. Я это тоже поняла.

- Сергей Васильевич, я Вас попрошу… Только Вы никому не рассказывайте, ладно? Я глаза закрою, можно? Они смелые были, они… А я не хочу смерти в глаза смотреть. Страшно мне. Вы только не рассказывайте. Скажут – сама стреляла, а как до нее дело дошло…

- Не скажу, - твердо сказал он и поднял ружье.

Я закрыла глаза.

Быстро. Отпрыгалась, мышка. Отдавай печень.

«Подготовьте крысу к опыту. Полученную кашицу…»

На главную страницу